|
|
Сочинение, представленное на конкурс – «СКАЗКА-II»
(уже не в стихах, но в прозе)
«Сказоцька про серую мышку»
Жила-была мышь. Обычная, серая. В меру трудолюбивая, в меру ленивая, в меру
любопытная, в меру равнодушная, в меру общительная, в меру замкнутая...
Серая мышка, словом.
Жила в поле. Искала колоски, не страдала от тоски.
Но однажды с той стороны, которая считалась опасной, сквозь привычные запахи гнилого дерева,
бетона и железа потянуло ни с чем не сравнимым хлебным духом...
Не сразу, конечно, но отважилась серая мышь подойти поближе.
«Вот какая смелая», – подумала про себя. А потом видит – не одна она такая.
Более активные соплеменницы давно уже проделали ходы к вожделенным закромам и вовсю пользуются
плодами своих проделок...
Пролезла и наша мышь в одну из дырок, смотрит – и глазам своим не верит: огромная
– «до неба» – гора отборного зерна.
Жизнь пошла – не жизнь, а райское блаженство...
Но, как известно, ничто не длится вечно. Страшный и страшно злой зверь, серый,
как мышь, только с огромными когтищами и зубищами, превратил «райские кущи» в свои
охотничьи владения. Едва спаслась...
В течение нескольких дней мышь не решалась взглянуть в ту сторону, которая – и манила, и
пугала... Но голод сильнее страха, и она снова оказалась там, где ждала её гора еды.
Точнее – должна была ждать.
Горы – не было. Совсем. Она куда-то исчезла...
Конечно, мышь огорчилась... Поскольку не могла не огорчиться.
Однако очень скоро к огорчению прибавилось озарение: в голове серой мышки
появились интересные мыслишки. Философские, можно сказать... Целых две.
(То есть, наступило то самое, что называется – «сказка ложь, да в ней намёк...»)
1) «Пока одни спят – другие работают».
2) «Если дружно взяться, то и маленькие мышки могут свернуть большую
гору».
Казалось бы, здесь и сказоцьке конец... ан – нет!
То есть – да, но не совсем...
С первой мыслью серой мышки автор готов согласиться, ко второй – желает
внести поправку (немного не совпадает его точка зрения – более полутора метров над уровнем
пола – с точкой зрения мыши – пара сантиметров от силы, – какой бы умной она не
казалась):
«Не только большой дружный коллектив, даже один мелкий грызун запросто
сметёт гору «до неба» – ЕСЛИ ЭКСКАВАТОР ПОМОЖЕТ».
[Пояснение для тех, кто не всё понял, – не мышки сгрызли ту гору
зерна, а хлеборобы свезли (и не без помощи спецсредств, кстати) на элеватор, в «закрома родины»:
ну, не любят они мышей – и всё тут; ни в какую не желают кормить, да ещё и, как говорится,
задарма...]
Автор хотел бы добавить ещё кое-что – от себя (отвлечённый комментарий):
1) «Не все философские изречения – аксиома»;
2) «Часто прав не тот, кто прав, а тот, у кого язык хорошо подвешен».
Вот теперь всё – совсем.
А этот отрывок – из О-ОЧЕНЬ крупной вещи, потому и –
«забракован» мною (как автором – как конкурсная вещь), то есть, на конкурс
НЕ ПОПАЛ; не представлялся, хотя и был изначально, это ещё до появления на свет
«Сказоцьки...», приготовлен...
Ну, а раз БЫЛ, то... ЕСТЬ у него право появиться на данной странице:
следовательно – пусть так и... Да БУДЕТ – так!
* * *
(неофициальная версия летописи Турекестана, рассказанная юному стражнику
Королевских ворот, Алешу К, сказителем-былиночником Гар-Монем по дороге к...)
«Был давний мир на наш похож не очень, и не три Кита сквозь дни и ночи
куда-то Землю плоскую везли, а три Медведя вертели её, круглую, почёсывая спины о земную ось»...
Так сказал Поэт. А ему нельзя не верить.
В этом давнем, древнем и вечно молодом мире, в некотором государстве, сиречь королевстве, жил
да был один король. Правил он, как мог, страною и людьми, звался он – Монастырх. И не просто
Монастырх, а Монастырх Второй. И это несмотря на то, что – ни один из предшественников до
него такого имени не носил. Просто быть первым всегда нелегко, а Монастырх предпочитал, чтобы было
нетяжело. В конце концов – король он, или не король, может проявить одну маленькую
человеческую слабость?! А хоть бы и не одну... Ясно, может.
Был король плюгав... э... молод и хорош собой. Причём – всегда. Ещё бы! – то, во что
он смотрелся по утрам и в иное время суток, было из Королевства Кривых Зеркал – спецзаказ.
Можно сказать – завидный жених... Не то, чтобы многие, но кое-какие представительницы
монарших фамилий даже готовы были прибрать к своим рукам, т.е. ручкам, прилагавшееся к августейшей
особе королевство - посредством замужества. Однако Монастырх влюбился в простую крестьянскую
девушку – у стен дворца пасла она гусей... Увы, наместники бога на Земле, а пуще те, которые
имеют влияние на оных, не очень-то жалуют простых смертных. Исключения – редкие, и не везде,
и для очень простых – лишь подтверждают правило... В общем, под венец король пошёл совсем с
другой – уродиной, но – голубых кровей. Хорошо, что её вскорости из зависти отравила
сестра... То есть вообще – это, конечно, не хорошо, но для Монастырха – как раз
наоборот, ибо к тому моменту сей «молодой муж» дочитывал уже четвёртую страницу брошюрки с
недвусмысленным названием – «Суицид. Руководство к действию», которую подсунула «любимому
супругу» новоиспечённая королева – для заполнения досуга, так сказать.
Следующая попытка опять оказалась неудачной. Хотя и не совсем... Отправился
как-то Монастырх делать ревизию всего своего хозяйства; и ездил, вроде, не долго, однако хозяйка,
болезная, его не дождалась, отправилась в мир иной. Оставив мужу предсмертную записку (странную,
надо сказать: «Бухгалтер, милый мой бухгалтер, такой простой...» – и всё) и малютку-дочь.
После этого Монастырх долго не женился. Не хотел, чтобы девочку воспитывала мачеха. И потому
воспитанием маленькой принцессы занимались по очереди придворный художник Худо, его приятель
трубочист Умулатов, начальник караульной службы сержант Дасэр, Изергиль, старуха-ворожея,
приятельница Дасэра, и конюх, хромой Артём. Изредка прилетали пузан с вентилятором на спине,
Карлсончик Дорогой (как он себя называл) и леди Мэри с не очень благозвучной фамилией: первый
- в основном, чтобы, как он говорил, заморить червячка, и/или пошалить; вторая – чтобы
покривляться перед зеркалом в королевской спальне.
Посещения обоих воспитателей-прилетателей заканчивались весьма однообразно: после «заморения
червячка» (который, похоже, был размером с гигантскую амазонскую анаконду) министр-
администратор на два-три дня направлял бригаду безработных для сбора ягод на варенье, а после
«шалостей» нанимал бригаду шабашников (это такие строители), которым двух-трёх дней было ещё
и маловато; леди Попец, попудрив девочке мозги и щёчки чем-нибудь хранцусским, покривлявшись,
отправлялась восвояси, только уже не во свои свояси, ибо сама не своя – то просила называть
её Клеопатрией, царицей всех Египтов, то Маргаритой-ведьмой, подругой Мастера, а то вообще –
светлой повелительницей толкиенутых эльфов Эл-Береттой Гилтониэлой...
Самому папаше заниматься воспитанием было некогда: неугомонный сосед не давал скучать и
впадать в тоску; слал он каждую субботу оскорбительную ноту, шёл на международный скандал;
прочие дни (кроме, разве что, среды: среда, как в песне, вечно обделённая) тоже не оставлял
без внимания, как-нибудь да чем-нибудь беспокоил. Стоило ли удивляться, что, получив паспорт,
его милая дочура сбежала из дворца. Оставила отца, такая-сякая...
Король был безутешен. Какое-то время... Ибо время, оно – всё лечит. Эта
истина, кстати, (по словам неких красноносых) неплохо просматривается на дне стакана...
Как-то раз, возвращаясь к себе во дворец из Клуба истины алчущих, именуемого в просторечии
Кабак, Монастырх (совершенно, конечно же, случайно) подслушал один любопытный разговор – три
девицы под окном пряли поздно вечерком и... не молчали: одна мечтала стать ткачихой, другая –
поварихой, а младшая – мол, я бы – для государя родила богатыря...
Хо! На другой же день последняя стала королевой. На зависть сёстрам...
Прошло почти тридцать пять недель. Его Величество (такое дело – без него, ну, никак!) опять
отправился на войну...
«Сына, – наказывал повитухам Монастырх, уходя, – назову Симеоном. Запомнили?»
– «Океюшки! – сказали на то мамки-няньки, но намекнули: «А ну тройня родится (пузо-то,
эвон – как у Ганеши), – тоды как?»
– «Так ведь – Богаты-ырь!» – усмехнулся монарх и посмотрел так, словно не бабка
перед ним, а младенец. (Но, понятно, не тот младенец, чьими устами глаголет истина.)
(Но, понятно, не та истина, которая обитает на вышеупомянутом дне.)
– «А коль девка, – не унимались старушки, – поляница?»
– «Тьфу! – выразился король не по-королевски. – Симеон!!! – стукнул по
столу. – И точка!»
И уехал.
Вскоре нарочный доставил к королевскому шатру весточку из дому: родила, мол, нынче
в ночь – не то сына, не то дочь; в общем, чебурашку какую-то вместо богатыря, да ещё и не
одну, а штук шесть, или восемь...
Гонца за дурную весть (как это было принято) Монастырх вешать не стал, отправил
на передовую. А порешить, так сказать, решил себя. Сам. Король он или не король, в конце концов?!
Отдал приказ – министры списали. И – концы в воду. В смысле, один – на рею,
другой – на выю... Впрочем, и это не важно. Он – человек, а человекам, как известно,
кое-что свойственно... Захотел – там запятую поставил, захотел – тут; одному –
после «казнить», другому – после «нельзя»; этого – отравил, того – отправил...
Но тот, которого отправили, на передовую-то, – чего учудил! – взял да и разгромил
вражеский штаб со всеми ихними отцами-командирами, а самого главного даже в плен взял. Пришлось
королю наградить нарочного отпуском на 10 суток, не считая дороги, а любовно намыленную верёвочку
надеть на ещё совсем недавно не в меру агрессивного, а теперь присмиревшего супротивника. Тут и
войне конец.
Накатал Монастырх письмецо – про победу, про то, что Иешуа с ним, с
чебурашкой, коли уж судьба такая; что дожил, видно, и он до своего креста; снесу, мол, куда надо,
спина не треснет, – и послал гонца. В смысле – с гонцом. И сам следом... А дома ему
– как топором (обухом боевого топора) по башке без шелома – сурприз. Было, говорят,
было от Тебя послание – «и приплод и их маман скинуть в бочке в Окиян» – точь-в-точь
сполнили Твою волю: слово короля – золотое слово. Особенно – написанное пером,
которое не вырубить топором (лезвием боевого топора). Только, говорят, не могли найти тару
подходящего размера, пришлось в разные...
«Пить надо меньше», – сказал себе Монастырх и, взяв на себя вину, залил её
вином. Увы, не в переносном смысле. Похоже, хорошо залил: три дня бился головой обо что попало,
извёл всю мебель в опочивальне и изрядно попортил стены. После чего – и это вполне
естественно – у бедняги немного «поехала крыша»... Какое-то время он так и жил –
с «крышей набекрень», но потом – некое иноземное медицинское светило, с помощью учёного
прибора полиспаста, водрузило ему её на своё место. И подданные Его Величества вздохнули с
облегчением.
Приглашённому по случаю сыщику со стажем Натаниелосу Пинкертоносу (по прозвищу «Велик
Энд») не составило труда вывести ткачиху с поварихой на чистую воду (в переносном
смысле) и потом – с формулировкой «За использование служебного положения в личных целях»
отправить их – куда Макар тёлок не гонял – под воду (в смысле прямом). Водяной
Буль-Буль-оглы давно искал специалистов трепать бурые водоросли и готовить трепангов. Что за беда,
если они пока не утопленницы – ничто не вечно под луной-рыбой! Разве мог он знать, что эти
дамочки обожали «Уилки-мэй», а они, как известно, и в молоке не тонут...
Прошло лет двенадцать-тринадцать. Объявилась Монастырхова блудная дочь, погостила
денёк-другой, оставила ему сына и снова отправилась блудиться по белу свету – натура была
такая, что ли... А может, и не натура. Похоже, у неё была та же проблема – «крыша»... Судя
по косвенным данным, девушка была из этих... кому сосны-великаны – стены, поляна цветочная
– ковёр, а небо голубое... э... – она, крыша. Впрочем, мелочи.
Король, ни разу не сумевший правильно выговорить имя наследника (и где только такие дают?!),
стал звать его просто Прынцем. Несмотря на это, своевольный дедуля во что бы то ни стало хотел
сделать внука счастливым – женить. Притом не на принцессе, а – по любви. И чем скорее,
тем лучше. Ну да, так уж у них, у королей, заведено: ранние браки – государственная
необходимость; не все, видите ли, доживают даже до совершеннолетия – дворцовые интриги,
перевороты, случайные кирпичи на голову... Тем более – возможность представилась.
Досрочно освобождённые Ткуха и Стряпуша почему-то решили, что делать пакости – их призвание...
Кстати, освободил Буль отбывающих наказание не за примерное поведение, а наоборот: испугался –
как бы с подобными подданными ему, Царю водяному, не стать вскоре Царём болотным... В общем,
сменив зависть на месть, сёстры без вести пропавшей супруги короля задумали отыграться на нём.
Хотели-то, разумеется, как хуже, а вот получилось – как в сказке. Судить людей по себе –
чревато...
Прознав, что король ищет невесту Прынцу, злодейки разыскали самую чумазую во всём городе
девчонку, которая, кажется, даже спала в ящике с золой, уболтали одну впечатлительную фею,
и...
Однажды на королевском балу (которые чуть ли не через день устраивал Монастырх,
собирая всех окрестных простушек – в надежде, что его наследнику хоть одна да понравится)
появилась явно заграничная принцесса – с головы до ног, то есть от короны до усыпанных
хрусталём туфелек, во всё импортное «упакованная» и импортной же косметикой
«заштукатуренная». Эмилия Золя – так она была представлена королю.
Надо ли говорить, что под «кричащими» «шмотками» и под смачно, но безвкусно наложенным гримом
скрывалась очень даже отечественная скромница-девица, для которой был важен не наряд, а
возможность хоть на миг ощутить себя легендарной Наташей Ростовой. И имя девочки было вовсе
не Эмилия Золя, и даже не Замарашка (хотя недобрая мачеха, державшая падчерицу, что
называется, в чёрном теле, называла её именно так и никак иначе), а – Ромашка...
Обалдевший от «Made in...» королевский отпрыск влюбился в «принцессу» с первого
взгляда. Прынц даже закатил истерику, когда дед попробовал отговорить его от намерения
немедленной женитьбы на сей загадочной гостье, которая, к слову сказать, самому Монастырху
сначала сильно не понравилась. Но, скрипя сердцем, пришлось пообещать.
Однако интрига заключалась не в том, чтобы доставить королю что-то вроде несущественного
огорчения: коварные сёстры опальной королевы на это даже не рассчитывали, ибо рассчитывали
как раз на другое... Ровно в полночь наколдованный наряд Ромашки должен было бы исчезнуть,
оставив её в чём мать родила... то есть, не то чтобы совсем, а... в латаном-перелатанном,
испачканном золой и угольной пылью платье. И с лицом бы – тоже перепачканным. Но –
«бы»...
Когда дворцовые часы начали бить одиннадцать, ибо стрелки на часах показывали одиннадцать,
ткачиха с поварихой мысленно поаплодировали сами себе: подкупленный ими начальник стражи
вовремя перевёл стрелку на час назад. До назначенного феей срока оставалось, казалось бы, ещё
целых шестьдесят минут, но – Эмилия Золя вдруг в миг преобразилась в самоё себя, в
Замарашку...
Приведя тем самым Прынца в состояние шока, а Монастырха – в состояние близкое к эйфории:
именно такой представлялась ему в мечтах невеста наследника. И не мудрено, между прочим:
девочка была родной внучкой той самой гусиной пастушки, на которой чуть не женился во время
оно сам он. Оттого-то, быть может, Монастырх в Ромашке души не чаял... Или как там можно
обозвать начало этого чувства? Почаял?.. Понечаял?.. Впрочем, не важно.
Девочка, кстати (да и – само собой), осталась жить во дворце. Бедные, несчастные интриганки
рвали на себе волосы и кусали локти – друг дружке; конечно, свои-то кусать было не с руки.
И поделом...
Довольному и судьбой и жизнью Монастырху долго-долго потом пришлось уговаривать
внука насчёт женитьбы. Аргумент «слово короля – золотое слово» тут был бессилен, зато
магическая формула «плюс полкоролевства в придачу» сделала-таки своё дело. Началась подготовка к
свадьбе. Каковую (ну, стечение обстоятельств) решено было совместить с Днём Рождения новоиспечённой
претендентки на трон. Который – был не за горами...»
| |
